Я говорю с Богом, Пью молоко с грогом. Мне б говорить с тобой, да не знаю как. Тысяча слов нанизана на закат Тысяча слов и еще немного. И если моя рука Дрогнет, Налей мне еще грога, Пьяного счастья и теплого молока - Так, чтоб наверняка.
Твои бледно-рыжие родинки над ключицами Отливают на солнце глянцем. Я смотрю на них, и уже никуда не деться мне: Теплая нежность рождается глубоко. Так волчата любимы своими волчицами, Медведицы - медвежатами, Когда на снегу лежат они, Солнце морозное слизывая с боков, И сердце, комочком сжатое, Где-то тихо в груди стучится Зная, что ничего хорошего не случится. То есть, можно не надеяться И, тем более, не бояться.
Мне снятся мальчики: залпы их карих глаз Летят в меня, каждый снаряд попадает в цель, Как в мягкую ткань игла. Любовь остается красными пятнами на лице, Оцарапанном об их шершавые подбородки. Мне снятся мальчики-камни: мальчики-самородки, Мальчики-пустая порода. Тот, кто вчера был стеснительным, мягким, робким Сегодня становится лучшим. Послушай, Когда эти мальчики станут в неровный ряд, Не торопись, не пей их залпом, лишь пригуби. Таких невозможно однажды не полюбить, Однажды не потерять.
*** Мой внутренний голос давно распался на разные голоса, Как будто чужие мысли случайно запутались в волосах, Будто бы в голове моей виноградом вьется, растет лоза, А я сквозь нее живу. А я сквозь нее дышу, говорю, питаюсь ею, как паразит, И в каждом слове моем, в каждой строке моей ее хмель сквозит, И клей наших снов так быстро сохнет и застывает, как церезит, Что больно и наяву.
*** Я просыпаюсь: вокруг и стены, и потолки, и одеяла белые. Мои внутренние голоса поют мне поминальные и колыбельные, Мы вместе растем, смеемся, вянем, цветем, горюем, Из виноградных веток сплетаем кружево. Они, конечно, меня никогда не слушают, Но я все равно обо всем рассказываю, говорю им.
Страшно не умереть, А каждый день умирать, стареть, Не родив, хоронить детей, Избавляться от боли, волос, ногтей, И привычки спать по ночам. Плакать или кричать Бесполезно, беспомощно, Быть на корабле тонущем, А к берегу не суметь выплыть. Лучше не говори - выплюнь Бесшумно слова из горла. Заново учись быть изгоем Среди знакомых, друзей и товарищей, Зимой надевать варежки, В темноте искать свечку, Рисовать кошку, зайчика и овечку Чужим кареглазым детям, В трубку шептать: ну, где ты? Где ты, когда мне так трудно? Когда вокруг огонь, вода и медные трубы Или сплошь одуванчики да коровки божьи, Когда каждый мой сон вещий О том, что я не останусь навечно Здесь. И не вернусь больше.
Нам так безудержно жарко рядом, что небо пенится и течёт. Мне, говорю, ничего не надо: всего лишь жаться в твое плечо, уснув в набитой людьми маршрутке и задремав на твоих руках. Проснувшись, громко смеёмся, шутим, спросонья спорим о пустяках. Мне, говорю, ничего не важно: вот только видеть тебя - и всё. Весенний воздух, нагретый, влажный вверх, словно змея, меня несёт, когда ты держишь мои ладони, когда в разгаре чужой войны вдвоём мы смертны, больны, бездомны, безумно счастливы и смешны. Такое солнце на подбородке, такие ямочки на щеках. Один твой взгляд, мимолётный, робкий, и я не знаю, не знаю, как мне можно выжить под этим взглядом, хранить в глазницах ночную взвесь. Мне, говорю, ничего не надо: всего лишь знать, что ты рядом есть.
После любви остается простое резкое: "Как ты мог?", После дружбы - всего лишь жалкое: "Извини". Одиночество - это когда слишком долгой больной зимой Все, кто был рядом, разучились тебе звонить.
На прохладном постельном шелке, что пляшет под нами сальсу, Посреди мягкой бархатной неги спален Я не хочу тебя видеть, я хочу к тебе прикасаться Каждый раз, просыпаясь и засыпая.
Лимонадное солнце. На ладонях чабрец и мята. Просыпаюсь к полудню, весь в поту, на постели смятой. Забываются лица, но запомню тепло объятий Тех, кто видел меня во сне. Лимонадное солнце: прикоснешься - и не исправить. Просыпаюсь к полудню, сердце в панике бьется справа. Забываются лица. - Я люблю тебя . - Это правда? - Нет.
или так Лимонадове сонце. На долонях чабрець i м'ята. Прокидаюсь опiвднi на бiлизнi украй зiм'ятiй. Забуваю обличчя, пам'ятаю лише iм'я тих, Хто бачив мене увi снi. Лимонадове сонце усмiхнеться менi: -Як справи? Прокидаюсь опiвднi. Серце з острахом б'эться справа. Забуваю обличчя. - Я кохаю тебе. - Це правда? - Нi.
Она ему пишет: милый, мне одиноко, Застилает постель и закрывает окна - Там осенняя сырость ночного города, После такого слезы - всего лишь шалости. Я ее слушаю, и она жалуется: Я, - говорит, - упрямая, злая, гордая, Почему мне тогда так больно? Я сдавалась ему без боя, Этому кареглазому с сердцем-ночью, Сердцем-бедой, болью и сердцем-камнем, С теплыми и ласковыми руками. Я становилась выше, сильней, добрее...
Утренний дождь, холодные батареи. Сердце бьется не в такт, тяжело, но бойко. Серые туфли, стоптанные набойки, Нелюбимый муж и кареглазая дочка. Я открываю окна и вдыхаю воздух. Она ему пишет: милый мой, слишком поздно, Мне говорит, что не может иначе. Я ее слушаю, и она плачет.
Белый бумажный лист - вот и вся игра. Время идет, и тут не помогут взятки. Я ухожу, а время играет в прятки С теми, кому не хочется умирать. С теми, кому не хочется уходить Время играет в проводы колыбельных. Время поет о смерти, и мир мой белый Мятым комком бумаги истлел в груди.
Так болит внутри, что нельзя дотронуться. Разорвать сейчас - заживет до Троицы, Отболит до Пасхи. Я смотрю с опаской На эти твои ужимки, ухмылки, рожицы. Каждый момент оставляет на тонкой коже цепь Твоих случайных прикосновений. Я задыхаюсь, дрожат колени, Мысли звенят, хрустят, не сгибаясь, пальцы. Уходи! Убирайся! Отстань... Останься, Будь, как и прежде, рядом. Так кровит внутри, что нельзя дотронуться. Уходить сейчас - заживет до Троицы, Но отболит навряд ли.